Исак Фрумин, научный руководитель Института образования ВШЭ, доктор педагогических наук.

Сейчас во всем мире говорят про новую роль учителя, о новом учителе. Но кто может им стать? Откуда они могут взяться? Пока у нас есть всё те же учителя со старыми знаниями, подходами. Переподготовка сейчас тоже сильно отстает, какие есть возможности решения этой проблемы?

С одной стороны, я уже четырнадцать не являюсь практикующим учителем. С другой — до этого тринадцать лет я был директором школы, то есть, понимаю, что происходит изнутри. После директорства мне повезло попасть в сильный исследовательский университет, где есть экономисты, социологи, и я вынужден смотреть на проблему и с их позиций. Поэтому, в ответе я попытаюсь учесть эти разные позиции. Конечно, мы можем мечтать, что у нас будут очень хорошие учителя. Но есть три обстоятельства, которые работают против этой мечты. Первое — учитель стал массовой профессией. Это колоссальный вызов: может ли массовая профессия быть интеллектуально напряженной, интересной, творческой, престижной?

Исак Фрумин

Учитель стал массовой профессией.

Второе — профессия учителя является исключительно утомительной. Есть даже такой термин — профессиональное выжигание, я его даже по себе знаю. Это одна из причин, почему я ушел из школы: я почувствовал, что мне стало скучнее на выпускных вечерах, перестал получать сильный драйв. И третье — сегодня, когда резко увеличилась мобильность, появились альтернативы, очень трудно загнать большое количество людей в эту очень достойную профессию (которая содержит в себе массу положительных эмоций, когда ты чего-то добиваешься, помогаешь детям). Когда я начинал работать директором, было золотое время, начало 90-ых. А какие тогда были альтернативы у гуманитариев, скажем, у филологов, особенно не в Москве? Они могли пойти по партийной линии и быть журналистами в газетах, которые писали тексты с заголовками «виды на урожай», «тысячный комбайн» и т.д. Или могли пойти в музей смотрителями какими-то. И всё, пожалуй.

Реклама?

Какая реклама? Этого ничего же не было. И мне удалось собрать очень хороших, ярких людей. Психологов, историков, литераторов — это было нетрудно: как только они видели какую-то интересную возможность. А когда через пару лет мы пришли в тот же университет, мне говорят: а все уже работают! Кто-то в местном издании Спид-Инфо, кто-то рекламой занимается, другие пошли на телевидение, потому что из одного канала стало мгновенно восемь. Если взять математику, раньше ты мог работать либо на войну — что-нибудь считать, либо в школе. А сейчас можно пойти в IT, например. А то и в банк, или в страховую компанию. Школа как место работы вступила в конкуренцию. И надежды на победу мало. Непонятно откуда взять новых хороших учителей в том виде, в котором мы их себе представляем, на постоянную, длинную работу. Мне в этом смысле очень нравится проект, представленный на Форсайт-флоте «Teach For Russia», думаю, его спокойно можно называть по-русски «Учитель для России» — давайте хотя бы на два года отправим в школу ярких, сильных людей. Это не значит, что не будет тех, кто связывает всю жизнь с работой со школой. Просто когда мы говорим о профессии, мы должны понимать, что в России почти 1,5 млн учителей, а, значит, масштаб проблемы колоссальный.

Но если изменится роль учителя, и он уже будет не знания давать, а создавать среду, то, может быть, их нужно будет меньшее количество?

Меньше их точно не будет. Другой вопрос, что появится такая конструкция, как во многих развитых странах, когда есть учитель-эксперт — их становится меньше, а больше становится ассистентов, типа медсестер. Вот как есть парамедики — будут параучителя, помощники учителя. Но абсолютной иллюзией является то, что можно восстановить ситуацию советского времени и на стабильные учительские места привлечь сильных людей.

Абсолютной иллюзией является то, что можно восстановить ситуацию советского времени

Почему еще стало труднее работать учителем? Мы проводили исследование в начале 90-х — в школах в крупных городах доля родителей с высшем образованием за исключением двух-трех центральных школ редко где доходила до 10%. Сейчас — около 50%. Учитель — уже не самый образованный, он сталкивается с новыми запросами родителей. И это очень трудно. Поэтому сейчас задача в том, чтобы вот этому не самому талантливому, такому литератору и т.д, может, помогать как-то технологически.

Может быть, появятся звездные учителя, которые будут вести массовые уроки? Есть знаменитый гарвадский преподаватель Майкл Сэндэл, у его курса Justice около 5 млн просмотров на Youtube.

Может быть. Например, в Южной Корее билет на открытый урок репетитора, лучшего в Сеуле репетитора по математике, стоит $150. В зале пять тысяч человек. Но одновременно роль учителя станет менее критична, она будет в значительно степени состоять в том, чтобы не навредить, помочь сориентироваться в многообразии всяких сервисов, вовремя отвести ребенка к психологу. Но я не вижу в этом никакой катастрофы.

Магистерские программы вашего Института образования сравнивают с MBA, только для учителей.

Не совсем так. У нас есть программа для управленцев — это одна история. А сейчас мы пытаемся сделать курс для учителей. Это была идея нашего ректора, он убедил министра образования, тогда еще Фурсенко, что надо дать учителям возможность пройти предметную магистратуру — например, выпускники педвузов получают магистра политологии ВШЭ и могут преподавать обществознание. Другие две специализации — история и филология. И на всех программах есть курс, связанный с новыми технологическими возможностями. Оказалось, что спрос не слшком высокий. Не могу сказать, что мы набираем плохих, но я думал, что очередь будет стоять до Кремля. Нет, не рвутся, не толкаются. Возможно, потому что это никак не связано с зарплатой, с аттестацией. Сама идея учиться два года заочно довольно вызывающая, это сложно, поэтому сейчас думаем, как стимулировать учителей, чтобы они на нее шли. Либо поменяем формат.

Сейчас всех учителей волнует вопрос обучения навыкам, так называемые soft skills — умение презентовать свои идеи, работать в команде, принимать решения, как их измерять? Какие вообще в этом отношении есть практики?

Ответ на этот вопрос сейчас просто отсутствует. Существует два понятных подхода к формированию soft skills: один — это учить soft skills впрямую. Недавно коллеги из иностранного университета, рассказывали, что у них есть специальный курс тимбилдинга. Кстати, в Вышке такой курс тоже есть. Я спросил у одного своего студента-курсовика: «Ты почему не успеваешь с курсовой?» А он говорит: «Я пишу реферат по тимбилдингу». Им читают лекцию, потом они обсуждают тему в парах-тройках, потом пишут реферат индивидуально. Это довольно глупо. Но вот в 2015 некоторые международные сравнительные исследования впервые будут о том, как школьники-старшеклассники работают в командах. PISA для команд. Должно получиться очень интересно. Но в целом обучать навыкам мы пока не умеем. А измерять, чему человек в этом смысле научился, сейчас практически никто не умеет.

Но не только мы, в мире еще не особенно придумали.

Не придумали. Если мы прочтем учебники по критическому мышлению — это тоска и банальщина, я уже не говорю про духовно-нравственное воспитание — это не работает. С другой стороны, есть второй подход — ладно, так не работает, будем учить в практике — это детские школьные проекты и прочее.

А проекты учителя на местах должны придумывать каждый раз сами? Это творческое задание?

Да, конечно. Наcколько способны. Я припоминаю, когда я начинал работать директором, мы очень серьезно учились у программы международного бакалавриата. А у них эти проекты были уже с середины 80-ых годов. Мы тоже, так безответственно, сказали учителям: делайте проекты. Они и начали, только через пару лет мы поняли, что они просто пишут обычные рефераты.

Это связано с тем, что они не понимают сути проектного мышления?

Ну конечно не понимают. Это некоторая сложная технология, ей нужно специально учить.

И на курсах переподготовки этому не учат.

Потому что те тоже не умеют. Есть Вячеслав Шоптенко, который занимается созданием новых образовательных программ для управленческих кадров в центре инновационных образовательных технологий при РАНХиГС — они используют бизнес-симуляторы, участие игроков оценивают сложными метрикиами — вот они могли бы чему-нибудь учителей научить.

Это ведь уже совсем другая педагогика, цифровая. В западных изданиях пишут, что количество цифр, с которым учителю придется работать, потянет за собой и новые педагогические решения. Можно ли у нас об этом говорить, будет ли педагогика меняться? Непосвященному трудно разобраться, что в педагогике просто слова, а что ¬ серьезные исследования.

Здесь надо разделить — тяжелое наследие советской педагогики, которая была как раз про общие слова. Я был членом Совета по защите диссертаций по педагогике и ушел, потому что у меня просто портилось настроение от очередного автореферата типа «Воспитательный потенциал Елецкой рояльной гармони», честное слово, я не придумал. И человек успешно защитился.

Это попытка построить теорию?

Не совсем теорию, скорее они проводят что-то вроде экспериментов. Вот есть паровоз — и они туда гудок новый вставят, в воду что-то добавят. В этом смысле каких-то серьезных, радикальных инноваций нет. А в практике, конечно, инновации происходят, но, к сожалению, медленно. И при этом я считаю, что безответственно было вводить новые стандарты со словами «компетенции». 10% учителей начали работать иначе, а остальные 90% имитируют работу. Но если мы посмотрим на программы по русскому языку, то увидим, что увеличилась доля самостоятельной творческой работы детей. Мы проводили такой анализ, ребенка спрашивали: что значит заниматься русским языком? Получали ответ: «Это значит вставлять в слова пропущенные буквы», потому что это наиболее распространенный тип упражнений. Сейчас им дают больше заданий, чтобы они сами что-то писали. Распространяется проектно-активная педагогика. Но и она требует от учителя новых компетенций и понимания.

А кто у нас в стране этим занимается? Мы ориентируемся на какие-то российские исследования или это целиком заимствованный опыт?

Самые продвинутые программы по математике на Западе в огромной степени опираются на наши наработки. Но не на мейнстрим, а, скажем, на работы в области развивающего обучения — систему Давыдова-Эльконина. И поэтому нельзя говорить, что мы все заимствуем.

А если говорить про проекты, нужно вспомнить 1928 год и Джона Дьюи, самого цитируемого педагога за всю историю человечества, великого американского философа и создателя, так называемой, «прогрессивной педагогики». В 1928 году он был в России и написал об этом книгу «Впечатления о революционном мире», где говорил, что он учится у русских, у советских педагогов, там были фантастические радикальные изменения, связанные с проектным методом. Но потом, в 1930 году, всех тех педагогов расстреляли, а к 1934 году решили вернуться к классической прусской гимназической модели. Однако определенные традиции у нас сохранились, и Россия является одним из источников вдохновения по математическому образованию. Другой вопрос, что педагогическая наука этим серьезно не занимается, поскольку диссертации пишут в основном про то, как улучшить паровоз. Надо бы объявить карантин для таких исследований.

Другая проблема, которую вы часто поднимаете — проблема мотивации тех, кто учится. Как вы видите возможные решения?

Есть очень банальный путь, не требующий ничего такого хитрого. Надо просто какому-то большому начальнику сказать, что в школе детям должно быть весело, интересно, приятно, и они должны туда ходить с удовольствием. Вы знаете, мы не должны это недооценивать. Политические приоритеты и лозунги, увы, играют огромную роль. Но у нас усиливается архаично-консервативная риторика, а не модернизационная.

Надо просто какому-то большому начальнику сказать, что в школе детям должно быть весело, интересно, приятно, и они должны туда ходить с удовольствием.

Можно посмотреть хотя бы на общественно-политический дискурс вокруг образования. Последняя инициатива — две какие-то девицы из Государственной Думы, предложили, что надо ввести кодекс чести и поведения для учителей. А мотивировка такая — некоторые учителя приходят в сексуально-вызывающей одежде. Что эти люди в Думе вообще думают об учителях, о родителях? То есть они из Москвы будут определять, кому в чем ходить? У них болит голова о, так называемом, духовно-нравственном воспитании, чтобы дети все учили одинаковый учебник истории. Вот, к сожалению, каковы явные приоритеты образовательной политики. И вы не найдете такого депутата или начальника, чтобы сказал: главный приоритет — детям должно быть интересно. Такая расстановка приоритетов, конечно, отвечает нашей абсурдной традиции, выраженной в чудном советском школьном кредо: «Не можешь — научим, не хочешь — заставим».

Осталась только вторая часть?

Нет-нет. И первая часть есть, и хорошо, что есть. Но вот эта вторая часть «не хочешь — заставим» — она является символом веры большинства наших учителей, к сожалению, и всей официальной педагогики до сих пор. Мало того, что эта идея людоедская, но она еще и абсолютно глупая, бесполезная. Еще древние говорили, что лошадь можно подвести к воде, но нельзя заставить ее пить. Но, видимо, некоторые наши депутаты ничего древнее собственных диссертаций не читали. И поэтому первое — самое простое — надо, чтобы мы все понимали, что школы надо оценивать по тому, любят ли туда дети ходить. И тогда все начнут немножко про это думать. Я как-то в директорские годы проводил аттестацию учителей, и была одна очень грамотная учительница. А дети ей поставили очень невысокие оценки в закрытом опросе. Я спрашиваю одного мальчика: «А почему?» Они говорят: «Улыбаться больше надо». Понимаете? Вот это первое и это самое простое, что можно сделать. И это не так тривиально. Примерно с этой же мыслью я был на радио в Ярославле. И довольно молодой ведущий мне говорит: «Я с вами не согласен. Если я буду в школу ходить с удовольствием, то привыкну. А ведь в жизни не везде надо ходить с удовольствием». Как же они привыкли, что есть места, куда надо ходить без удовольствия! Целые поколения людей, привыкших к безрадостной жизни… А ведь сделать первые шаги совсем не сложно. Просто объявить «Год школы с удовольствием».

И довольно молодой ведущий мне говорит: «Я с вами не согласен. Если я буду в школу ходить с удовольствием, то привыкну. А ведь в жизни не везде надо ходить с удовольствием».

И второе. Надо реально разбираться в вопросе о том, что может заинтересовать детей, как удержать их внимание, если они одновременно слушают тебя, пьют колу, отвечают на смски, читают уроки на компьютере, слушают музыку. Как мы можем не запрещать, а найти инструменты работы в таких условиях? В этом смысле, вся линия эдьютеймента представляется мне очень важной.

Но учителя чаще говорят : «Когда мне чем-то еще заниматься, если у меня тут пачка знаний, которую нужно впихнуть в обязательном порядке. И нет у меня свободной минуты, чтобы кого-то еще заинтересовывать, в игры играть».

У них нет минутки, потому что у них это так выстроено. Вот у вас есть паровоз. У него КПД 7% или даже 15%, если это какой-то очень прогрессивный паровоз. А 85% времени вы будете кидать уголь напрасно. Что делают до сих пор наши учителя — они вызывают детей к доске. Ребенок отвечает, а что в это время делает класс? Зачем, ну зачем это надо каждый раз делать? Почему нельзя сегодня с помощью технологий выстроить индивидуализированную работу? Поэтому я не верю, что у них нет времени. У них нет времени в прежней технологии.

(194 просмотров)