Позади весёлая Масленица. Сегодня — Великий пост

На снимках — праздник для детей, который организовал для детей медицинский центр «Парацельс».

Иван Шмелев.

Лето Господне отрывок

ВЕЛИКИЙ ПОСТ

ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

Я просыпаюсь от резкого света в комнате: голый какой-то свет, холодный,
скучный. Да, сегодня Великий Пост. Розовые занавески, с охотниками и утками,
уже сняли, когда я спал, и оттого так голо и скучно в комнате. Сегодня у нас
Чистый Понедельник, и все у нас в доме чистят. Серенькая погода, оттепель.
Капает за окном — как плачет. Старый наш плотник — «филєнщик» Горкин, сказал
вчера, что масленица уйдет — заплачет. Вот и заплакала — кап… кап…
кап… Вот она! Я смотрю на растерзанные бумажные цветочки, назолоченый
пряник «масленицы» — игрушки, принесенной вчера из бань: нет ни медведиков,
ни горок, — пропала радость. И радостное что-то копошится в сердце: новое
все теперь, другое. Теперь уж «душа начнется», — Горкин вчера рассказывал, —
«душу готовить надо». Говеть, поститься, к Светлому Дню готовиться.
— Косого ко мне позвать! — слышу я крик отца, сердитый.
Отец не уехал по делам: особенный день сегодня, строгий, — редко кричит
отец. Случилось что-нибудь важное. Но ведь он же его простил за пьянство,
отпустил ему все грехи: вчера был прощеный день. И Василь-Василич простил
всех нас, так и сказал в столовой на коленках — «всех прощаю!». Почему же
кричит отец?
Отворяется дверь, входит Горкин с сияющим медным тазом. А, масленицу
выкуривать! В тазу горячий кирпич и мятка, и на них поливают уксусом. Старая
моя нянька Домнушка ходит за Горкиным и поливает, в тазу шипит, и подымается
кислый пар, — священный. Я и теперь его слышу, из дали лет. Священный… —
так называет Горкин. Он обходит углы и тихо колышет тазом. И надомной
колышет.
— Вставай, милок, не нежься… — ласково говорит он мне, всовывая таз
под полог. — Где она у тебя тут, масленица-жирнуха… мы ее выгоним. Пришел
Пост — отгрызу у волка хвост. На постный рынок с тобой поедем, Васильевские
певчие петь будут — «душе моя, душе моя» — заслушаешься.
Незабвенный, священный запах. Это пахнет Великий Пост. И Горкин совсем
особенный, — тоже священный будто. Он еще до свету сходил в баню, попарился,
надел все чистое, — чистый сегодня понедельник! — только казакинчик старый:
сегодня все самое затрапезное наденут, так «по закону надо». И грех
смеяться, и надо намаслить голову, как Горкин. Он теперь ест без масла, а
голову надо, по закону, «для молитвы». Сияние от него идет, от седенькой
бородки, совсем серебряной, от расчесанной головы. Я знаю, что он святой.
Такие — угодники бывают. А лицо розовое, как у херувима, от чистоты. Я знаю,
что он насушил себе черных сухариков с солью, и весь пост будет с ними пить
чай — «за сахар».
— А почему папаша сердитый… на Василь-Василича так?
— А, грехи… — со вздохом говорит Горкин. — Тяжело тоже
переламываться, теперь все строго, пост. Ну, и сердются. А ты держись, про
душу думай. Такое время, все равно как последние дни пришли… по закону-то!
Читай — «Господи-Владыко живота моего». Вот и будет весело.
И я принимаюсь читать про себя недавно выученную постную молитву.

В комнатах тихо и пустынно, пахнет священным запахом. В передней, перед
красноватой иконой Распятия, очень старой, от покойной прабабушки, которая
ходила по старой вере, зажгли постную, голого стекла, лампадку, и теперь она
будет негасимо гореть до Пасхи. Когда зажигает отец, — по субботам он сам
зажигает все лампадки, — всегда напевает приятно-грустно: «Кресту Твоему
поклоняемся, Владыко», и я напеваю за ним, чудесное:

И свято-е… Воскресе-ние Твое
Сла-а-вим!

Радостное до слез бьется в моей душе и светит, от этих слов. И видится
мне, за вереницею дней Поста, — Святое Воскресенье, в светах. Радостная
молитвочка! Она ласковым счетом светит в эти грустные дни Поста.
Мне начинает казаться, что теперь прежняя жизнь кончается, и надо
готовиться к той жизни, которая будет… где? Где-то, на небесах. Надо
очистить душу от всех: грехов, и потому все кругом — другое. И что-то
особенное около нас, невидимое и страшное. Горкин мне рассказал, что теперь
— «такое, как душа расстается с телом». Они стерегут, чтобы ухватить душу, а
душа трепещет и плачет — «увы мне, окаянная я!» Так и в ифимонах теперь
читается.
— Потому они чуют, что им конец подходит, Христос воскреснет! Потому и
пост даден, чтобы к церкви держаться больше, Светлого Дня дождаться. И не
помышлять, понимаешь. Про земное не помышляй! И звонить все станут: помни…
по-мни!.. — поокивает он так славно.

http://az.lib.ru/s/shmelew_i_s/text_0030.shtml

(239 просмотров)